Наталія Гайдай Nataliia Haidai

Ну, с родычами — это отдельная тяжелая история, потому что они все или врачи, или строители. То есть люди, зависимые от государства. Они нам очень сочувствуют. Первые дни звонили: ой-йо-ой… Когда я сказала, что с Машей иду на митинг, на проукраинский: «Ты что, дура? Зачем ты это делаешь, ты должна беречь себя и ребенка. Какая тебе разница, Россия или Украина? Все равно Россия придет». Меня это так бесило, я говорю: «Мы боремся за свою свободу, как вы не понимаете?». Вы посмотрите, я им показывала прямо с центра Херсона, где мы все стояли с жовто-блакытнымы прапорамы. Весь Херсон вышел. Я им специально в прямом эфире видео это показала. Они: «Вы странные, вот зачем оно вам надо?». То есть эти люди не понимают, то есть они до сих пор живут в парадигме Советского Союза. Для них до сих пор, как сказал мой брат из Москвы, «все равно прав тот, кто сильный». Я говорю: «Ты не понимаешь, что это фашизм? Прав тот, кто сильный, — это фашизм». — «Что ты перекручиваешь?» То есть они не понимают… Они за нас переживают, им очень страшно: «Ой, когда ж вас перестанут бомбить?». Но то, что мы хотим отстоять свою независимость, — для них это глупость. [Вважають] Что надо было сдаться и не было бы войны, не было бы столько смертей. Такая ситуация. Это при том, что мои друзья, родители детей с аутизмом, которые отдыхали у меня много лет в Крыму, они в первый день звонили и говорили: «Простите нас, мы не знаем, как мы дошли до жизни такой, это мы виноваты в том, что это случилось». То есть люди осознавали, что их вина в том числе в том, что они довели власть в стране до этого. А вот с родственниками так не сложилось. Я не могу их осуждать, потому что я думаю, будь я на их месте, я не знаю, как бы я думала. Для того чтобы осознать необходимость свободы, надо ее почувствовать. А когда у тебя не было опыта свободы, тебе не с чем сравнить. Тебе кажется: а зачем это? Я думаю, что так.

Этот страх нагнетания, он был какой-то... Знаете, такой вот точно, как в Советскому Союзе. Когда ты знаешь, что лишнего сказать нельзя. Это моментально, этот страх тоталитарного общества — он вернулся в один момент. Я не знаю как... Это технология, потому что ты заходишь в автобус, и у тебя на автобусе висят плакатики, что если ты увидел подозрительного человека, если тебя взяли в заложники… и вот это нагнетание такое. У всех этих плакатиков такие страшные лица. Запретили собираться больше трех. Сразу на набережной Коктебеля разогнали всех уличных торговцев, уличных музыкантов. Там же постоянно стояли какие-то джазмены. Нельзя больше трех собираться. Набережная превратилась в какой-то унылый тюремный пейзаж. Там татары держали дастарханы, у них всегда была восточная музыка, ковры, кальяны, шашлыки. Всех их разогнали. За те три года, что мы там жили, это все селями замусорилось, мусором закидалось, волнами поразбивалось. Апокалипсис. Вот там, где была жизнь, там случился апокалипсис. В школе срезали ворота футбольные, чтобы дети не собирались больше трех. Такое ощущения, что этот весь маразм идеологический люди стали исполнять не на пятерку, а на шестерку. Чтобы показать перед своим руководством, какие они все русские-русские, какие они все за Россию, за Путина. В общем, жуть. Мы, конечно, этого не выдержали. Я поняла, что просто эмоционально не могла в этом находиться, ну и материально, конечно. У нас процентов семьдесят наших постоянных гостей были с Украины люди, процентов десять с Беларуси, процентов десять с России. И даже те, что из России, перестали приезжать. Приезжали понемножечку. Мы к семьям, которые воспитывают аутистов, всегда относились как принимающие. Люди о нас знали, пересказывали из уст в уста, поэтому к нам ехали. Но я понимала, что это путь в никуда. Я тогда не думала, что может случиться война, вообще не думала. Мы всё ждали, мы всё думали: ну вот сейчас все вернется назад, ну вот-вот сейчас объявят, что всё было неправильно. Ну не может такого быть, правда…

Когда мы выехали из Херсона и приехали сначала в Черновцы, а потом сюда, у меня был такой когнитивный диссонанс. То есть в Херсоне был вымерший город, люди перебегали… Чтоб вы понимали, они [окупанти] ночью ехали на машинах под моими окнами, выстреливали витрины и выносили всё. У нас там была «Rozetka», «Foxtrot» [магазини електроніки], какие-то мобильные телефоны. Ювелирку они ограбили в первый день. Думаю, наверное, они в аптеку. Наверное, он с такими сумками из аптеки что-то тащит в БТР запихивает. Наверное, бинты. А потом, когда я вышла, увидела, что аптека целая, а ювелирка выбита. Ты сидишь и думаешь: вон он по первым этажам стреляет , что ему стрельнуть выше. И люди так вот — перебежками [пересувались], то есть город был вымерший. И тут я выхожу в Ивано-Франковске: в центре города музыканты играют, люди с мороженым идут, со сладкой ватой. Это было какое-то ощущение нереальности. Сюра. Я благодарна Ивано-Франковску. Во-первых, нас тут спильнота, громадские организации, которые занимаются детьми с ментальной инвалидностью, приняли очень доброжелательно. Мы к пани Марии Червак ходим. Они на все заходы нас приглашают. И фонд «Рокада», они постоянно звонят: «Что вам надо, может, какие-то лекарства?». Летом они нам организовали иппотерапию, тоже бесплатную. На «Инваспорт» [система фізкультури і спорту осіб з інвалідністю] мы тоже ходим, там очень хороший тренер, отношение к детям шикарное. Ходим в шелтер на занятия. В «Help Point». Это, правда, все занятие для ВПО, но все равно их проводят люди иванофранковцы. На глину ходим. Мне очень нравится город, нравится отношение. Я хожу сейчас в хаб на психологические тренинги. Вот пройшла навчання для жінок-підприємиць, были бесплатные тоже курсы. Много предложений для ВПО. И действительно отношение хорошее. И с гуманитаркой помогали, в первое время, я помню, Черновецкий ЦНАП [Центр надання адміністративних послуг], куда мы приехали оформились, они прям этими продуктами нас завалили, и гигиеной, и вещи можно было брать. Мы ж приехали, я говорю: пара носков, пара трусов. Хорошие вещи. Я и Машке, и себе бесплатно приходила в ЦНАП брала. Потому что первое время было страшновато. Сейчас мы уже немножко адаптировались, потому что психика не может все время жить в стрессе. Ну, и спасибо психологам, они тоже помогают. Мне очень помогла психолог вот этого хаба, который в Короля Данила, я забыла, как называется. И психолог с «Help Point», она сама с Новой Каховки. У нее вообще квартира разрушена.

Когда мы приехали в Івано-Франківськ, мы стали, понятно, искать разные группы, организации, которые занимаются людьми с ментальной инвалидностью. И так получилось, что какие-то мастер-классы где-то стала проводить я. Мне рассказали, что есть такой шелтер, меня туда пригласили. Летом я участвовала в проекте… мы делали ляльковый театр. Интересный у нас был спектакль. В этот раз мы шили рукавичковых кукол, потому что я боялась браться за большой проект. Он был всего на несколько месяцев. На три месяца. Я не решилась взять каких-то больших кукол, тростевых или марионеток. Мы делали перчаточных кукол. Тема была «Катигорошек». Катигорошек у нас был в пикселе. Побеждал он змея, который был с трехкольоровым языком, и жил змей в замке, который очень похож на Кремль. Когда змей своим трехкольоровым огнем поливал нашу Украину, или критичная инфраструктура портилась, или танки были, Катигорошек со своими побратимами, они тоже все были в пикселях. В конце концов змея победили. И у него из-под пуза вывалилась вализка с ядерной кнопкой. И одна голова съела другую. В общем, детям очень нравился этот спектакль. Мы по нем тоже записали видео, надеюсь, что скоро его озвучим. И так после того, как мы пошили этих кукол, после того, как мы показали этот спектакль, эти дети — это уже молодежь, взрослые люди, некоторым по тридцать лет, — с разными нозологиями, синдромом Дауна, аутизмом — они стали просить продолжать, приходить заниматься. Я занимаюсь сейчас с ними арт-терапией. Это в основном правополушарное рисование. И иногда к каким-то праздникам мы делаем, что под праздники. К Новому году украшали шелтер снежинками. Ко Дню Валентина — валентинки. Но так я больше озадачена все-таки арт-терапевтической деятельностью. Потому что мне кажется, они сами не знаю, что они могут. И я смотрю, когда они рисуют, и они для себя открывают «ух ты, а так можно», я считаю, что это важная миссия — дать им поверить в себя, дать им какой-то инструмент самореализации. Кукольный театр — это очень мощный инструмент самореализации. Человек, который плохо говорит, который не знает, как двигаться по сцене, выходит, он что-то показывает, он видит реакцию зрителя, что ему аплодируют, что он молодец. И это самореализация, которая каждому нужна. А человеку, который всегда ощущает, что он не такой, это хорошая вещь.