Марія Панайтакі Maria Panaytaki

* 1944

  • У нас была семья большая, трудно было зарабатывать в колхозе, [имели] сколько давал колхоз. Помню 1946 год, у нас была голодовка, после опять, но хлеб мы получили, в 1952 году мы уже имели свой хлеб. Помню, отец приходил вот так, давали паёк. Давали кусочек хлеба, это мне папа приносил, братья еще не были, я была одна. Тарелку воды, чуть-чуть соли, я вот этот хлеб макала, а папе не оставалось. Папе и маме не оставалось, если второй раз дадут, тогда они имели, а нам кусочки они приносили. Вот так мы пережили. Потом уже, когда уже сложилось более-менее, уже 1955-й, 1956-й годы, уже немножко начали… свой хлеб был уже. Немножко начали, там, куры, птицу заводить. Корову уже начали в 1963 году, вот так мы имели своё уже. Там птицу имели, там корову имели, то ли там кабана порежем, поросёнка, такое уже было, уже хлеб был достаточный. Достаточный хлеб, тогда уже был достаточно. Я в 1957 году кончила школу, уже хлеба было достаточно, но одежды, правда, не было так достаточно. Ну, какие были, такие с ними ходили в школу. Сумки не было, один платочек, завернул свои книжки-тетрадки — и туда, и в школу. Потом, когда уже те братья, — им сумки покупали. Были уже сумки. Не только у нас, но и у тех, у других людей были сумки. В школу ходили дети. А так у нас — ну что, сварят нам покушать. Утром кружку чая делают, там уже когда пятеро уже было у нас, кружку чая и всё, там еда больше ничего, никакая. Приходили с работы, то есть со школы, бабушка там принесёт, сделает нам или с макаронами немножко, или там картошечку, но как-то, как-то мы были сытыми.

  • В колхозе давали кукурузу сапать, подсолнух сапать. Я застала хлопок, если помните. <...>. К нам хлопок пришел позже, чем в других странах. В Узбекистане, Таджикистане, Кыргызстане — там было раньше. А нам хлопок пришел позже. Нам хлопок пришел где-то в 1956–1957-м, когда я заканчивала школу. <...>. Сеяли хлопок. Тоже имели участки, мама, они сапали потом, когда она цвела. Потом мы ходили убирать, собирать, маме помогать. Приходила со школы, там кушала — не кушала, фартук возьму с собой, и прямо в поле, маме помогали хлопок убирать. Кто больше уберет, тому и столько будут платить. А в то время были трудодни. Не было никакой зарплаты, никакой, трудодни были. А на трудодни давали подсолнух, то есть масло, можно и картошку, зерно чуть-чуть. Денег не было. Потом уже, когда у меня выросла сестра, потом братья, братья все учились. Братья все имели свои школы, братья учились. А мы с сестрой не учились. Сестра только, ну, вторая сестра, училась на три месяца. Продавцы тогда были, помню, мне кажется, продавцы. На три месяца, больше нет. А наши мальчики учились.

  • Мы в семье разговаривали на гагаузском, на своем языке народном. Иногда и русский, потому что у нас соседи были русские. Болгары жили там, и они нам подсказывали, и мы как-то так, уже когда я выросла, я уже научилась. Потом колхоз объединяли с Огородным, тоже болгары были, работали вместе, тоже научилась болгарский язык. Я хорошо понимаю болгарский язык. А мы в селе занимались, разговаривали только на гагаузском языке. Мать с отцом, я вам скажу правду, когда они начали ругаться, ссориться, сейчас же переходили на румынский язык. Потому что мы не понимали, а так если на гагаузском языке — значит, мы понимали. А [якщо] нам не надо было понимать эти слова, они сейчас разговаривали по-румынски. Они учили, закончили школу румынского языка. Они ходили, там у них три класса, четыре класса при румынах в то время они заканчивали. Потом пришло время, один год приезжали учителя из других [регіонів], ну, откуда они приезжали, наверное, их тоже посылали. И учили наших родителей. По улицам проходили, так, тетрадь заводили, писали «А, Б, В», чтобы она умела писать. Потом «один, два, три, четыре» тоже она умела писать, <...>, ну немножко на русском. И что ты думаешь, мы что делали? Мы вместо матери писали. Или я напишу, или сестра напишет, вот эти вот. А тот учитель, который проверял, ну, он, конечно, понимал, потому что мама не так писала, а я писала так. Ну, они обучали их немножко. Ну, это было год. Больше нет, только один год так было.

  • В 11 часов должен парень встать. Все как положено. Он должен прощаться со своими родителями. <...>. Невеста то же самое тоже делает. В 11 часов идут, берут опять крестного, идут прямо к девочке. Девочки уже ставят там фату. Все снимают. Если есть венчание, будет венчаться. Если нет венчания, значит, остается. Роспись была. Роспись делали здесь, в селе. Венчание иногда не получалось. Все расходятся. <...>. Прошло время, где-то часиков три-четыре, — надо пойти забрать невесту. <...>. Там же приданое снимают. Там деверка с ним занимается. Идут по улице. Кто снимает вино, подает им по улице. <...>. Под утро уже все — снимают эту фату, завязывают фартук невесте. Дают метелку ей в руку и дают ей совочек в руки: «Все, иди работай, метай, что хочешь, твоя невеста уже кончилась. Твоя работа уже подметать, работать, убирать». Потом на следующий день, в понедельник, уже «водка». У девочки «водка», и у мальчика «водка». <...>. Парень наливает водку, невеста дает всем по стакану. И руку целует сразу. А когда она целует руки, сразу тот человек, который берет стакан с водкой, он должен обязательно поставить вот тут деньги, рубли. Два, три — это его проблемы. Все. <...>. До свадьбы, когда парень решается уже жениться, посылает из дома кого-то. Там двоих. Если есть у него сестра, если у него есть брат — идут к девочке. Так. Разрешение: «Будете нам давать девочку, не будете нам давать…?» Ну, иногда некоторые не разрешают. Не хотят — «мы не дадим дочку», «не знаем». Приходят обратно. Парень снова посылает. Давай снова, еще раз. Пусть и до трех раз доходило. Иногда по одному разу, иногда по два, иногда и по три доходило. Если не давали — тогда уже все, крали невесту. Жених крал невесту. Все. Больше уже куда им деться. <...>. Потому что надо их простить. Некоторые родители прощали сразу. А некоторые родители доводилось и до года. До трех месяцев. До шесть месяцев.

  • Я уже, до этого времени, я немножко помогала, кушать готовила. Была поваркой в селе, готовила кушать. На поминках, на свадьбах, на других мероприятиях я готовила. Меня вызывали, меня предлагали, меня нанимали, платили, я готовила кушать. — Это уже когда вы на пенсии были, да? — Не, до пенсии, после пенсии, да. Потом на похоронах то же самое, там тоже вызывали, даже назвали меня, <...>, похоронная тамада. Как на свадьбе называется «свадебная тамада», а меня называют «похоронная тамада». Это девочки тоже придумали. <...>. Культурные обряды вот эти такие… Ну, бывало, я ходила. Когда меня приглашали, я ходила. И на пенсии, и после пенсии, вот так. А сейчас уже никуда не могу, уже ничего не могу делать, <...>. Если так спрашивают, подсказываю. Говорю: «Учитесь, это так делается». «Учитесь, – говорю, – потому что мы уже уходим, остаетесь вы, молодежь». Но они, молодежь, тоже уже делают, они тоже учатся. Они поэтому все знают больше, чем мы. Когда в то время наше, когда было и так, и обряды, мы готовили так. Сейчас они по-другому готовят. Это уже все, наши поколения уже никуда. Мы уходим уже. Вот с этой культуры мы уже уходим.

  • Full recordings
  • 1

    Oleksandrivka, Odesa region, 31.01.2024

    (audio)
    duration: 02:15:11
    media recorded in project Memory of National Minorities of Ukraine
Full recordings are available only for logged users.

Аби наша сила, традиція була

Марія Панайтакі, 2024 р.
Марія Панайтакі, 2024 р.
photo: Post Bellum Ukraine

Марія Панайтакі — етнічна гагаузка. Народилася 1944 року в бессарабському селищі Олександрівка на Одещині в родині Михайла та Варвари Петрових. Вона була найстаршою дитиною в сім’ї. У 1946–1947 роках родина пережила повоєнний голод, що забрав життя багатьох односельців. 1950 року пані Марія пішла в школу, де здобула семирічну освіту. Ще під час навчання почала працювати на колгоспних полях разом з батьками. 1963 року одружилася з гагаузом Георгієм Панайтакі й народила першого сина. Все життя працювала в місцевому колгоспі. Володіє знаннями про традиційні гагаузькі весільні, поховальні та святкові обряди. З 1990-х готує традиційні гагаузькі страви для фестивалів, святкових урочистостей та інших заходів громади. З моменту виходу на пенсію у 2000 році переважно лишається вдома. З 2015 року веде список померлих мешканців Олександрівки, має статус старожилки села.